Русский национализм при Путине — Медведеве

Русский национализм при Путине — Медведеве
Татьяна Соловей, д.и.н., профессор
Валерий Соловей, д.и.н., профессор

Опубликовано в книге: «Русский национализм между властью и оппозицией». Сборник статей. М.: Центр «Панорама», 2010.

Можно ли считать экс-президента России Владимира Путина русским националистом? На Западе и в России на этот вопрос ответят скорее утвердительно, хотя в целях благозвучия русские предпочтут термин «патриот». Правда, суть явления нисколько не зависит от его названия: различие между «патриотизмом» и «национализмом» такое же, как между «разведчиком» и «шпионом». Тем более что Путин публично назвал себя и своего преемника Дмитрия Медведева «в хорошем смысле слова русскими националистами». Хотя президент Медведев, которому облик прозападного либерала ближе образа русского традиционалиста, вряд ли согласится с этой оценкой, в любом случае существует фундаментальная связь между современной российской властью и русским национализмом.

В некотором смысле эта власть вообще выросла из националистического подъема российского общества и использует национализм в качестве важного источника своей легитимации. И в то же время та же самая власть крайне негативно относится к малейшим проявлениям независимого от нее политического русского национализма, усматривая в нем кардинальную угрозу стабильности страны и самое себе.

Чтобы разобраться в этом парадоксе, необходимо разделить, разграничить национализм как массовое настроение общества и национализм как притязающее на власть политическое и идеологическое течение.

В первом случае можно с полным основанием утверждать о формировании в России влиятельного т.н. «банального национализма» (термин английского ученого Майкла Биллига[1]) — национализма как важного элемента массовой идентичности. Подобный национализм, незаметным и неосознаваемым образом пропитывающий социальную, культурную и политическую жизнь, типичен для Запада. Там он «настолько прочно встроен в мышление и поведение как политических элит, так и рядовых граждан, что его перестают замечать. <...> Априорная уверенность в правоте собственной страны (согласно принципу: right or wrong — my country), агрессивное преследование целей, понятых как „национальный интерес“, неуважение к позиции политических оппонентов — вот характерные черты „банального национализма“»[2].

Национальная гордость и презумпция превосходства национальных интересов составляет политическую и культурную норму современного Запада. Более того, в некотором смысле это и признак психической нормы. Ведь с точки зрения психологии индивид испытывает глубокую потребность в позитивной оценке группы, к которой он принадлежит. Любить свой народ и свою Родину — естественное и нормальное состояние для человека, впадать в отношении их в гиперкритицизм — психическая девиация. Итак, «банальный национализм» не только политическая и культурная, но и психическая норма.

В посткоммунистической России формирование «банального национализма» началось сравнительно поздно — лишь во второй половине 1990-х гг. И в любом случае значительно позже, чем в других посткоммунистических странах, включая бывшие советские республики. До этого русские переживали эпоху подлинного национального мазохизма: «мы хуже всех, мы нация рабов», «мы пример всему миру, как не надо жить» — подобные (само)оценки превалировали в социологических опросах рубежа 80-90-х и первой половины 90-х годов прошлого века.

Однако фрустрация не может быть исторической длительной, она ведет либо к дезинтеграции народа, либо к повышению оценки собственной группы. Последнее и происходит с русскими с конца 1990-х гг., когда начался масштабный процесс трансформации русской идентичности. Подробно мы анализировали его в своих работах[3], сейчас же лишь вкратце укажем, что важнейшей частью этой трансформации стало формирование «банального национализма» или, говоря более привычным языком, массовых патриотических настроений в российском обществе.

Владимир Путин и Дмитрий «в хорошем смысле такой же русский националист» Медведев. Фото: Анатолий Жданов
На гребне этого патриотического подъема и пришел к власти Владимир Путин. «Банальный национализм» в сочетании с требованиями порядка и справедливости породил феномен беспрецедентной и долговременной популярности Путина.

Однако формирование массового «банального национализма» вовсе не привело, как это ни покажется странным, к росту популярности и усилению влияния националистических партий. Поддержка политического русского национализма в обществе не выросла в сравнении с 90-ми годами прошлого и по-прежнему составляет около 10-15%.

В общем-то, нет ничего удивительного в том, что высокий уровень «банального национализма» не ведет автоматически к росту поддержки национализма политического. Скорее это даже это типичная ситуация. Традиционный галльский этноцентризм и масштабная французская ксенофобия не превратили «Национальный фронт» Ле Пена в самую популярную партию страны. Аналогичным образом и в России многие ксенофобы требуют политического и правового преследования русского национализма.

Более того, приход к власти президента-националиста поставил политический русский национализм на грань выживания. Поскольку в глазах общества именно Путин оказался главным националистом, а новая власть — обладателем монополии на национализм, русские националистические группы потеряли политико-идеологическую идентичность и смысл существования.

В самом деле, разве новая власть не сделала всего того, чего добивались националисты при Ельцине? Государственная машина усилилась и приобрела самодовлеющий характер, претензии национальных элит были решительно ограничены, а выборы губернаторов отменены, в Чечне и Южной Осетии состоялись победоносные войны, официальный дискурс приобрел патриотический характер, а православная церковь — фактически государственный статус, «олигархи» бежали из страны, сидят в тюрьмах или публично признают себя зависимыми от государства, Россия вернулась на мировую сцену с глобальными амбициями и т.д. Для русских националистов Путин стал таким же «президентом надежды», как и для всего российского общества. Критикуя отдельных представителей власти за «искажение» путинского курса, они не решались поднять голос против режима, с которым теперь их объединяло гораздо больше, чем разъединяло. В политическом плане такая позиция означала фактический отказ националистов от оппозиционного статуса.

Они отказались от собственной оппозиционности не без облегчения, ибо изначально тяготились ею. Националисты всегда полагали неестественным конфликт между собой и властью; с их точки зрения, нормальная российская власть просто обязана опираться на националистов как наиболее верных ее сторонников, и вот время нормальных отношений, наконец, пришло. Несколько огрубляя, националисты совершили переход от оппозиционности к оппортунизму и даже сервильности.

Справедливости ради отметим, что курс подчеркнутой лояльности президенту Путину не имел влиятельной альтернативы. Оппонировать Путину означало идти против течения: на стороне президента была массовая поддержка. Откровенно оппозиционная стратегия, как показал опыт Национал-большевистской партии (НБП) — единственной националистической группы, рискнувшей открыто выступить против путинского режима, была обречена на провал. Не только потому, что на нее обрушилась репрессивная машина государства, а, в первую очередь, по причине непонимания обществом мотивов антипутинской деятельности. Когда в 2002-2003 гг. НБП устраивала свои яркие антипутинские хепенинги, Россия переживала подлинный медовый месяц в отношениях с новым президентом.

Так что выбирать русским националистам приходилось между плохим, то есть бездействием, и очень плохим — политическим оппортунизмом. Утрата политической идентичности сопровождалась и потерей идентичности идеологической: националистам просто нечего было добавить к патриотической, великодержавной и антизападной риторике власти, контролировавшей основные медиа-каналы.

Не удивительно, что в течение первого президентского срока Путина и без того слабенький русский политический национализм фактически прекратил свое существование. Часть националистических групп развалилась, другие пребывали в организационном и политическом ступоре, третьи поспешили включиться в дружный хор поддержки власти, благо та была готова ассимилировать политический национализм точно так же, как утилизовала массовый патриотический подъем.

Вообще инструментальное использование русского национализма типично для российской власти. Эта стратегия широко использовалась российскими императорами и коммунистическими генеральными секретарями. Суть ее состояла в дозированном обогащении официального дискурса националистической риторикой с целью мобилизовать русские этнические
чувства для поддержки и укрепления власти.

Но при этом, что очень важно подчеркнуть, природа и характер правящего режима нисколько не менялись. Вопреки интеллектуальным спекуляциям, Александр III и Иосиф Сталин не превратились в русских националистов, а остались российскими самодержцами, твердо стоявшими на страже империи. Между тем русские этнические интересы, начиная по меньшей мере с XVI в., находились в остром и непримиримом конфликте с интересами континентальной империи[4].

Аналогичным образом националистическая риторика путинского режима камуфлирует его природу, которая не имеет отношения к национализму как номинальному выразителю народного суверенитета. Движущий мотив российской элиты носит групповой и сугубо эгоистический характер: легитимировать такую политическую и социэкономическую систему, при которой неменяющаяся элита служит главным центром принятия решений, в то время как народ полностью отстранен от кормила власти[5]. Возможно, эта тенденция была не вполне заметна в первый срок путинского правления, но уж во второй-то она стала видна невооруженным глазом.

В постсоветскую эпоху инструментальный подход к национализму был апробирован еще в ельцинский период. Националистическая и номинально оппозиционная ЛДПР Владимира Жириновского в действительности служила немаловажным фактором стабильности режима. В обмен на полученные от власти ощутимые преференции она канализировала и выхолащивала националистический протест, сводя его к шутовству и фиглярству. Но при всем том ЛДПР сохранила собственную социокультурную и идеологическую идентичность, она интегрировалась в ельцинскую систему, но не была ассимилирована ею. Такое же положение партия сохранила и при Путине.

Зато большинство националистов, притязавших на роль «непримиримой оппозиции» ельцинскому режиму, при Путине не смогло сохранить идентичность и охотно согласилось на ассимиляцию и оппортунизм. Но их хотя бы оправдывает политико-идеологическая близость к новой власти. А вот что оправдывает идеологически более чем далеких от режима Путина «Яблоко» и «Правое дело», которые встали на путь точно такого же оппортунизма, что и националисты?

В отношении национализма стратегия ассимиляции оказалась весьма эффективной: националистические лидеры и интеллектуалы втягивались в те или иные отношения с властью, что обеспечивало их политическую лояльность. Вчерашние непримиримые оппозиционеры превращались в клаку, в лучшем случае — в «оппозицию его величества», их политический пыл, образно говоря, уходил в свисток. Эта политика успешно работала как применительно к закаленным националистическим вождям 1990-х гг. — к Сергею Бабурину, Наталье Нарочницкой, Николаю Павлову, Александру Проханову и другим, так и в отношении молодой поросли, например, националистического публициста Егора Холмогорова и других.

Националисты были настолько рады возможности получить хоть какую-то должностишку, немного денег и доступ в СМИ, что в этой своей радости выглядели откровенно неприлично. Люди, в чьих горячечных фантазиях калейдоскопически сменяли друг друга континенты и века, люди, считавшие себя великими мыслителями, призванными интеллектуально окормлять Кремль, вели себя подобно ссорящимся из-за чаевых лакеям. Слаб, слаб человек, но не настолько же! Понятно, какое отношение они к себе вызывали. Как сказал в доверительной беседе с одним из авторов этих строк высокопоставленный кремлевский функционер: «Ну хоть бы один из них, ну хотя бы для вида посопротивлялся… Потому мы и относимся к ним, как к проституткам, — лучшего они не заслуживают». Характерно, что слова эти равно относились как к националистам, так и к либералам.

Законченным, что называется хрестоматийным образцом политического оппортунизма можно считать организацию евразийского толка, возглавляемую бывшим оппозиционером, бывшим фашистом, бывшим теоретиком и пропагандистом «консервативной революции» Александром Дугиным. В публичных славословиях власти его группа превзошла любые разумные пределы, точь-в-точь по русской поговорке о дураке, молящемся Богу…

Причем новый президент, Дмитрий Медведев, автоматически вызвал у нее столь же верноподданнический восторг, что и его предшественник. И такая бесповоротная и окончательная потеря лица в обмен на что? Немножко денег, возможность заниматься мелким политическим хулиганством и беспрепятственно изливать клинические фантазии о «евразийской империи».

Важной формой ассимиляции национализма стали финансируемые Кремлем номинально националистические интернет-сайты: «Русский проект», «Русский обозреватель», «Новые хроники», «Столетие» и др. Поскольку политические дебаты переместились с газетных страниц и из телестудий в пространство Интернета, то эти сайты одновременно служили средством властного контроля националистического дискурса.

Возможно, продолжайся дело таким образом, говорить к сегодняшнему дню о независимом, неподконтрольном Кремлю политическом национализме, а тем более о каких-то его перспективах просто бы не пришлось. Однако кремлевская политика ассимиляции национализма натолкнулась на фундаментальную проблему, которая носит типический характер для основных европейских стран и которая повсеместно, где она существует, дала новый мощный импульс, второе дыхание национализму. Имя этой проблемы — иммиграция.

Рассмотрев ее обстоятельно в своих работах[6], в данном случае мы ограничимся лишь указанием на три обстоятельства. Первое: значительные группы иммигрантов чужой «расы» (то есть внешностью и культурно заметно отличающихся от принимающей стороны) с неизбежностью провоцируют масштабный конфликт. Второе: по масштабам нелегальной иммиграции наша страна занимает второе место в мире после США, так что конфликтный потенциал иммиграции в России весьма велик. Третье: иммигрантская проблема служит одним из главных раздражителей для современного российского общества, переживающего с начала нового столетия беспрецедентную динамику ксенофобии. Хотя по уровню ксенофобии Россия все еще заметно отстает от европейских стран. Правда, в России ксенофобские настроения высказываются открыто, в то время как на Западе с его тоталитарным прессом политкорректности они чаще носят (полу)латентный характер.

В связке с иммиграцией в России непременно упомянут скинхедов. Эти, как они сами себя называют, «санитары белой расы» воплощают пиковое, в прямом смысле слова экстремальное и экстремистское проявление антииммигрантских и ксенофобских настроений. Появившееся в России на исходе прошлого века, нынешнего скинхедское движение превратилось в заметную молодежную субкультуру, насчитывающую, по экспертным оценкам, от 50 до 70 тыс. активных участников.

Движение известно насилием на расовой и этнической почве, причем его динамика нарастает, а в последнее время насилие в ряде случае приобретало форму систематического и организованного расового террора. Но хотя скины лишь переводят на язык прямого действия широко распространенное общественное умонастроение, их экстремизм пока избыточен для русского общества, предпочитающего не террористические, а политические способы решения иммигрантской проблемы. Однако сами скины, несмотря на частичную идеологизированность (как правило, примитивную и поверхностную), никогда не пытались (да и не могли) создать политической организации. Более того, они вообще избегают любых форм легальной и публичной политической деятельности.

Между тем европейский опыт показал, что розыгрыш антиммигрантской карты, особенно в сочетании с протестом против элиты и апелляцией к достоинству и здравому смыслу простого человека, способны обеспечить серьезный политический успех. Так случилось во Франции и Швейцарии, Бельгии и Голландии, Австрии и Италии — в общем, почти повсеместно в Европе. Для европейских националистов неприятие иммиграции и иммиграционной политики собственных правительств стало лозунгом дня, возник даже новый тип политических партий — антииммигрантские партии. Категорическое неприятие иммиграции — вообще единственный программный вопрос, в котором сходятся все современные радикальные националисты[7].

Русские националисты пошли по стопам западноевропейских, в последнее десятилетие в России была предпринята небезуспешная попытка создания влиятельной антиммигрантской партии, реализоваться которой помешало лишь откровенное давление Кремля.

Эту попытку воплотили к настоящему времени уничтоженные или почти уничтоженные политические организации «Родина» и Движение против нелегальной иммиграции (ДПНИ). Различные по генезису, они, в конечном счете, сошлись на общем политико-идеологическом поле.

Первой силой российской политики, поставившей иммиграцию в центр собственной деятельности, стало учрежденное в 2002 г. ДПНИ во главе с Александром Беловым. Надо отдать должное прозорливости этого начинания: националисты оседлали иммиграционную тему за несколько лет до того, как она превратилась в общенациональную повестку. Причем ДПНИ выросло снизу, что называется, из «корней травы». Общероссийскую известность движение получило по следам знаменитых волнений в Кондопоге (рубеж августа-сентября 2006 г.). Хотя сама организация в них никакого участия не принимала (ее лидер появился в карельском городке, когда все уже закончилось), в общественном мнении усилиями СМИ была сформирована устойчивая ассоциация антииммигрантского дискурса и стихийных антииммигрантских практик с деятельностью ДПНИ. Проще говоря, в любых стихийных выступлениях русских против иммигрантов стали усматривать «подрывную» деятельность ДПНИ, что, конечно, было откровенной ерундой.

Однако случай ДПНИ важен тем, что наглядно вскрывает ключевую роль отечественного телевидения в формировании и распространении русского национализма. Не важно, с какими целями и в каком ракурсе подается его деятельность, сам по себе факт ее освещения конструирует русский национализм как культурную реальность и факт массового сознания. Мы абсолютно убеждены, что русский национализм во многом был создан именно истерической «борьбой с русским фашизмом», которую отечественные СМИ начали вести в 1990-е гг. В этом смысле советское замалчивание русского национализма выглядит более эффективной медиаполитикой.

Движение «Родина» своим происхождением обязано кремлевской политике ассимиляции национализма и приручения оппозиционных настроений, оно было создано усилиями администрации президента с целью дезорганизации коммунистических избирателей на парламентских выборах декабря 2003 г. Но неожиданно добилось на них крайне неприятного для власти успеха, получив около 10% голосов. Это достижение было обеспечено удачным синтезом в рамках «Родины» самых чувствительных для русского сознания идей — националистической и социальной справедливости, которые вдобавок обрели еще и удачную персонификацию в лице брутального харизматичного националиста Дмитрия Рогозина и интеллигентного левого технократа Сергея Глазьева. Идеологическое и персональное взаимодополнение создало крайне перспективный, — а потому опасный, с точки зрения Кремля, — политический союз. Впрочем, разрушить его оказалось не так уж сложно, ибо отношения в руководстве движения изначально носили крайне неприязненный характер.

Тем не менее манипулятивная политика Кремля в отношении «Родины» неожиданно натолкнулась на ее сопротивление. В то время как внешнее давление и изменение баланса сил в партии предопределили ее эволюцию в направлении радикального национализма. «Родина» сфокусировалась на иммигрантской повестке, все более беспокоившей русское общество. Уступая по перспективе политической мобилизации национально-социальному синтезу, характерному первоначальной «Родине», иммигрантская тематика все же обладала значительным мобилизационным потенциалом, особенно в крупных городах, в первую очередь в Москве с ее массированной этнофобией. Что, в общем, понятно: где больше иммигрантов чужой «расы», там сильнее антииммигрантские настроения.

По крайней мере, социологические опросы предвещали «Родине», выдвинувшей проблему иммиграции во главу свой политической кампании, серьезный успех на выборах в Мосгордуму в 2005 г. Неудивительно, что партию сняли с участия в выборах, а впоследствии ассимиляционная политика в ее отношении была доведена до полного элиминирования «Родины», которая растворилась в «Справедливой России». Характерно при этом, что главный «родинец», Дмитрий Рогозин, получил пост посла России в НАТО — отступные за отказ от радикальной оппозиционности. Это был один из эпизодов ассимиляционной политики Кремля в отношении русского национализма.

С ДПНИ обошлись без ассимиляции. Движение, с одной стороны, административно преследовали, а с другой — внутри него была спровоцирована серия конфликтов и расколов, приведшая к ослаблению потенциала движения.

Уничтожив потенциальные антииммигрантские партии, власть в то же самое время постаралась взять под контроль сформулированную националистами антииммигрантскую повестку, выхолостив, однако, ее радикальное содержание. Подобный контроль был тем более важен, что упоминавшиеся события в Кондопоге и аналогичные столкновения между русскими и мигрантами в других городах и весях России продемонстрировали значение иммигрантской проблематики как важного и набирающего силу фактора социополитической дестабилизации. По горячим следам Кондопоги 58 % граждан России заявили о возможности новых столкновений на межнациональной почве, а в Москве и Петербурге таких пессимистов оказалось почти 90 % (данные ВЦИОМ).

Кремлем была предпринята попытка регулирования миграционных потоков на территории Российской Федерации: в законодательстве о миграции и в практической политике произошли заметные изменения, направленные на более «плотный» контроль трудовой миграции и предотвращение нелегальной миграции; было принято решение о фактическом закрытии в течение 2007 г. рынков страны для иностранцев с целью защиты интересов «коренного населения» (эвфемизм для обозначения русских, составляющих «коренное население» на большей части российской территории). В октябре 2008 г. молодежный филиал партии власти — «Молодая гвардия „Единой России“» — провела в Москве публичные акции, требуя выселения мигрантов из российской столицы. Если это не ксенофобия, то что?

Однако реальная цена государственных мер оказалась ничтожной, они попросту не были выполнены. Более того, в сентябре 2008 г., Государственная Дума сразу в трех чтениях приняла поправки в «Закон о гражданстве Российской Федерации», открывшие зеленый свет для иммиграции в Россию. Согласно этим поправкам к категории «соотечественников», получивших право облегченного получения российского гражданства, включались лица, не знающие русского языка! Дальнейшее принятие закона было приостановлено начавшимся экономическим кризисом.

Тем не менее, несмотря на исключительно декларативный характер предпринятых Кремлем шагов, сам факт их был важен для легитимации «русского вопроса». Впервые высшая власть публично признала, что в государственной защите нуждаются не меньшинства, а основной этнический массив страны — русский народ. Тем самым она пошла навстречу части требований, которые последние несколько лет постоянно предъявлялись русскими националистическими организациями.

Однако прорусская риторика уже не могла более удовлетворять немалую часть русских националистов, по мнению которых реальные государственные практики не только резко отличаются от официального патриотического дискурса, но и даже носят откровенно антирусский характер. Печальная судьба «Родины» и ДПНИ, а также уголовное преследование по т. н. «русской статье» (статья 282 УК РФ о разжигании межнациональной розни) десятков националистических активистов изрядно способствовало отрезвлению националистов от иллюзий о патриотической трансформации власти.

Результатом стало ускоренное формирование независимого от власти в психологическом и социокультурном отношениях сообщества русского национализма, первые признаки которого заметны в России с конца прошлого века. Появление подобного сообщества было обусловлено сменой поколений в русском национализме и постепенным освобождением от довлеющего над националистами стереотипа о де нуждающихся в друг друге российской власти и русском национализме.

Не секрет, что для русского национализма на протяжении всей его истории характерно благоговение перед государством, а потому собственную оппозиционность националисты старой формации оценивали как случайную и вынужденную, как результат непонимания властью выгод от союза с ними. Традиционным русским националистам была органична политическая лояльность власти и психологическая зависимость от нее. Они как огня боялись собственной самостоятельности, напоминая в этом отношении больного, могущего, но боящегося ходить без костылей.

На рубеже тысячелетий этот стереотип сломался, хотя еще и не разрушился полностью. Отношение молодого поколения националистов к государству и власти скорее рациональное и инструментальное, чем сакрализованное. Они избавились от слепящего гипноза государственной машины, независимы от власти и оппозиционны государству.

Более того, в целом сообщество русского национализма можно квалифицировать как гражданское и правозащитное движение. Хотя эта характеристика прозвучит парадоксально применительно к людям, значительной частью выступающим против гражданских свобод, реальность такова, что русский национализм вырос сам, снизу, а не сформировался сверху, по указке Кремля, что он претендует защищать права русского народа, а значит, он — субстанциально гражданское, правозащитное и демократическое движение. По крайней мере последние несколько лет русские националисты впервые стали поднимать правозащитную тематику.

Гражданское общество русских националистов — это совокупность националистически настроенных людей и групп, находящихся благодаря Интернету в постоянной коммуникации. Конкуренция этих групп, наличие множества идеологических версий и оттенков национализма не отменяют главного — конфликты и дискуссии идут внутри единого сообщества, а не между разными сообществами. «Русский марш», проводимый с 2006 г. в доброй дюжине городов России, стал яркой и наглядной институционализацией националистического сообщества, его общенациональной презентацией.

Сообщество спонтанно выстроилось по сетевому принципу, что адекватно его внутреннему состоянию, внешней ситуации и позволяет гибко реагировать на политику власти. Ведь любая более или менее успешная националистическая политическая организация тут же становится объектом властного преследования. Избегнуть его может лишь откровенно оппортунистическая, вроде ЛДПР, или квазиоппозиционная — подобно КПРФ — политическая сила.

Важной характеристикой русского национализма текущего десятилетия стал его растущий интеллектуальный реализм и заметно большая, чем прежде, политико-идеологическая адекватность. Вытеснено с идеологической авансцены «евразийство». Утопии православной монархии, массового воцерковления и т.п. сохраняют некоторое, скорее инерционное влияние, однако совершенно не способны к экспансии — не только идеологической, но даже интеллектуальной. «Правоконсервативные» и «традиционалистские» кружки не пользуются влиянием даже у собственной тени.

Девятисотстраничный (!) талмуд «Русской доктрины» — свода доморощенного консерватизма — не был полностью прочитан даже ее авторами (в чем они признаются в личных беседах), не говоря уже о более широкой аудитории. С точки зрения этих людей, русский народ еще не дорос до понимания их идей, не воцерковился, не покаялся и т.д. Наше объяснение более лестно для русских: они справедливо не обращают внимание на выморочные интеллектуальные кунштюки.

Две темы оказались в фокусе русского националистического дискурса с середины 2000-х гг.: Россия как национальное государство и возможность национальной демократии. Благо нашлась площадка для общенациональной дискуссии в виде влиятельного и контролируемого националистами интернет- сайта Агенства политических новостей (АПН).

В ходе этой дискуссии симпатии большинства националистов склонились в сторону признания будущей России именно национальным государством. В то же самое время резко вырос интерес к перспективе ее демократического обустройства. Это поистине тектонический сдвиг в сознании русского национализма, который наконец-то приблизился к собственному народу. Ведь для общественного мнения национально-государственный, а не имперский, характер России уже давно такой же фундаментальный факт, что и предпочтение демократического устройства, рыночной экономики и ценностей современного общества. В этом смысле мировоззренческая эволюция русского национализма с изрядным запозданием следовала за изменением русского мировоззрения вообще. У русского национализма в 1990-е гг. не могло быть шанса политического успеха хотя бы потому, что обветшавшие символы националистической веры — православная монархия, соборность, общинность, мессианизм, особый русский путь и т.д. — страшно чужды актуальному русскому сознанию.

В то же время не стоит преувеличивать глубину изменений в политическом русском национализме. По крайней мере один его идефикс выдержал испытание временем — параноидальные поиски замаскировавшихся евреев и прочих «недружественных инородцев». Дань этой «страсти» отдают даже во всех прочих отношениях вполне рациональные люди, понимающие, что юдофобия, в отличие от кавказофобии, не способна вызвать массового отклика в современном русском обществе.

В общем, сделав значительный шаг в сторону от своей прежней ипостаси — литературоцентичной, политически и интеллектуально неадекватной, организационно беспомощной и психологически зависимой от власти — русский национализм так и не пришел к новой.
Он оказался на полпути между старым и новым, нащупывает пути выхода из собственного кризиса, но не преодолел его, не обрел нового качества. Массовые националистические настроения в русском обществе («банальный национализм») и политический русский национализм не соединились, приведя к возникновению мощного политического движения. С уверенностью можно утверждать: на сегодняшний день политический национализм не стал субъектом, самостоятельным игроком российской политики, что обрекает его и в дальнейшем на роль объекта властных манипуляций или, словами известного романа, роль «болвана в польском преферансе». Русский национализм скорее фантом и медийный миф, чем реальная политическая сила. Его будущее выглядит столь же мизерным, что и его настоящее.


Примечания
↑ См.: Биллиг Майкл. Повседневное напоминание о Родине // Логос. 2007. № 1.
↑ Малахов В. С. Национализм как политическая идеология: Учебное пособие. М., 2005. С. 270-271.
↑ См.: Соловей В. Д. Кровь и почва русской истории. М., 2008. Гл.9; Соловей Татьяна, Соловей Валерий. Несостоявшаяся революция: Исторические смыслы русского национализма. М., 2009. Гл.12.
↑ Подробнее об этом см.: Соловей В. Д. Указ. соч. Гл.3, 4; Соловей Татьяна, Соловей Валерий. Указ. соч. Гл.1,7.
↑ См., например: Брудный И. Политика идентичности и посткоммунистический выбор России // Полис. 2002. № 1.
↑ См.: Соловей В. Д. Указ. соч. Гл.8, 9; Соловей Татьяна, Соловей Валерий. Указ. соч. Гл.12.
↑ Подробнее об идеологии современных европейских националистов см.: Феннема Мейндерт. Правые популистские партии // Прогнозис. Весна 2006. № 1.