Человек и Бог. Средневековая философия

Средневековая философия.

Переход от античности к средневековью был связан не только с изменением религиозного сознания, но и с общими переменами в мировоззрении тогдашних людей.
Сознание человека античного периода было антропоцентрическим, т.е. ориентированным на “этот” мир по принципу: “Человек - мера всех вещей”. Греческие философы не очень интересовались “божественным промыслом”, поскольку ничего особо загадочного в жизни богов не видели; ведь греческие боги отличались от людей лишь степенью могущества, а мотивы их поведения были вполне человеческими, а значит и понятными. О спасении души греки и римляне не думали вовсе - ведь их загробный мир не делился на рай и ад и для всех теней в равной степени был унылым и тусклым; так что настоящее существование представлялось куда более интересным.
Жители Рима или Афин и вели себя соответственно: занимались гимнастикой для придания красоты своему телу (сейчас это называется бодибилдингом), ходили в бани (не только ради чистоты, но и ради общения - как, впрочем, и сейчас) и вообще предавались всяким земным радостям, в том числе тем, которые связаны с острыми ощущениями - гладиаторскими боями, гонками на колесницах и т.д.
С победой христианства все изменилось. Общественное сознание стало теоцентрическим, ориентированным на ценности потустороннего мира. Культ здорового и сильного тела сменился установкой на “умерщвление плоти” - место богов-атлетов заняли истощенные молитвами и постами христианские праведники; особым “подвидом благочестия” для которых становится отказ от мытья тела. Загробное воздаяние стало более важным, чем земная жизнь, а конец физического существования - чрезвычайно ответственным моментом, ведь можно было попасть в рай или ад. При этом критерии загробной участи были неясны также как и мотивы поведения христианского бога, давшего себя распять на кресте за чужие (да к тому же еще не совершенные)грехи.
Подобные “мотивы поведения” совершенно не укладывались в головах образованных греков и римлян.
Но именно такая загадочность христианства и обеспечила новой религии победу: ведь за нелепыми догмами явно проступало нечто по-настоящему великое, мрачное и загадочное, принципиально недоступное ограниченному человеческому уму.
Во всяком случае ранние апологеты христианства именно на это и упирали, отвергая рационально-логическую критику христианских догм: “Верую, ибо это абсурдно!” Эти слова принадлежат одному из “отцов церкви”, Терумшану, - и понимать их надо в том смысле, что если что-то воспринимается как абсурд для человеческого разума, то лишь потому, что это “что-то” выше разума человека: “Мудрость мира сего есть безумие перед лицом Господа”. И наоборот - мудрость божия должна восприниматься человеческим умом как абсурд, нелепость.
Надо признать, что в условиях упадка античного мира, подобная точка зрения имеет и свои сильные стороны. Прежде всего, она имела “практический” выход в жизнь простых людей, жизнь которых и в лучшие времена была тяжкой, а уж в худшие - и вовсе оставляла надежду лишь “по ту сторону”. В таких условиях идея “чем хуже - тем лучше” была психологически привлекательной, т.к. придавала жизни социальных низов хоть какой-то смысл (в данном случае ощущение избранности и предвкушение “спасения души”).
Но так или иначе, а и в христианском Средневековье жизнь пошла своим чередом и люди продолжали решать свои житейские проблемы: от содержания семьи до занятия политикой.
Тогда и сложились представления о “двух истинах” - “высокой”, божественной и “низкой”.
“Высокая” истина содержалась в Библии и Евангелиях и была результатом божественного откровения. Приобщиться к ней можно было лишь мистическим путем, т.е. в результате личного общения с богом. Для этого требовалось провести много лет в изучении Писания, постах и молитвах. Постигший божественную истину человек мог давать советы любым людям и в любой области; мог творить чудеса и не разлагаться после смерти, но не мог помочь в постижении этой божественной истины всем остальным, ибо божественная истина была невыразима в человеческом языке и ее постижение могло быть результатом исключительно личного подвига.
При этом коллективным посредником между Богом и людьми (а значит и хранителем доступа к “высокой” истине) считалась католическая церковь.
Она определяла систему ценностей и общий настрой общества, а конкретные науки и мирские знания лишь “помогали” ей в этом. Соответственно и “мирская” философия рассматривалась как помощница (т.е. служанка”) богословия.
При этом без философии церкви и в самом деле было не обойтись. Во-первых, веру надо было нести “в массы”, а для этого тетрумшановы парадоксы не годились, надо было рационально обосновывать церковные догмы (например, существование бога). А во-вторых, саму церковь надо было комплектовать кадрами из наиболее толковых людей, а таких можно было определить лишь по их успехам в постижении истины “низкой”.
Поэтому в средневековой Европе при каждом уважающем себя монастыре были так называемые схолы - центры обучения и “подготовки кадров”. От термина “схола” в дальнейшем произошли два слова современного языка: “школа” и “схоластика”.
Бытовое значение термина “схоластика” имеет отрицательный смысл, т.к. применяется для обозначения пусты и бессодержательных споров ни о чем. Тут можно вспомнить, к примеру, дискуссию 70-х годов о “развитом социализме”, о новой социальной общности - советский народ и пр.
Но в более строгом смысле схоластика - это средневековая философия, занимавшаяся, главным образом, приспособлением учений Платона и Аристотеля к нуждам церкви.
Главными методами доказательств в схоластических рассуждениях являются ссылки на авторитетный источник (это вообще особенность схоластики). Авторитетом для схоластов была ,естественно, Библия и сочинения Аристотеля. Споры схоластов превращались в “фехтование цитатами” и выглядели порой довольно странно.
Схоласты довольно часто, к примеру, дискутировали по поводу того, сколько ног у мухи - 6 или 4? При этом само насекомое никто не ловил, а смотрели в сочинения Аристотеля. А там, вот казус-то, в одном списке фигурирует 6 ног, а в другом - 4.
Все дело в том, что в греческом языке слова “шесть” и “четыре” различались написание одной буквы, а поскольку монастырские переписчики книг греческого не знали и книги не переписывали, а перерисовывали буква за буквой, то и выходило, что в одном месте - 6, а в другом - 4.
Так вот: просто пересчитать ноги у мухи и дурак сумеет. А вот выяснить какой из списков сочинений Аристотеля был достоверен - это занятие для мужей ученых.
Споры вроде бы были нелепые, но и они не были совсем бесполезные. прежде всего схоласты по ходу дела вырабатывали культуру цитирования - которой нам сплошь и рядом не хватает.
Самый забавный тому пример - знаменитый лозунг, украшавший до недавнего времени стены всех советских кинотеатров: “Из всех искусств для нас важнейшим является кино. В.И. Ленин”.
Так вот: в оригинале эта фраза звучит так (это из письма Луначарскому): “Некоторые товарищи в вашем парткоме утверждают, что из всех искусств для нас важнейшим является кино. Какая чушь!”
Таким образом, на самом деле вождь мирового пролетариата про кино говорил, выходит, прямо противоположное знаменитому лозунгу; но его удачно сократили и вот, пожалуйста: важнейшее из искусств.
Со схоластами такие фокусы не проходили. Они очень внимательно следили за достоверностью цитат и источников из которых они взяты.
Кроме того, схоласты выработали целый ряд формально-логических норм, знать которые и нам не мешает. Например, “бритва Оккама”. Согласно этому правилу не следует искать чудесного объяснения, пока не исчерпаны все возможные естественные причины для него. Этот принцип использовался при оценке деяний святых: подходят они под категорию “чуда” или нет. Но не грех о нем помнить и тем, кто на полном серьезе толкует о том, что египетские пирамиды построены инопланетянами. Тут дело в том, что инопланетяне в роли строителей пирамид - это “чудесное” объяснение и его можно применять только в том случае, если удастся доказать, что без сверхъестественной помощи пирамиды появиться ну никак не могли. А если египтяне хотя бы теоретически могли их соорудить сами? Оказывается - могли, пришельцы тут ни при чем.
Другой принцип схоластики называется “буриданов осел”. Он связан с притчей про осла, которого поставили на абсолютно равном расстоянии между двумя абсолютно одинаковыми копнами сена. Так вот: если бы осел был ученый и стал логически рассуждать с какой копны начать, то он так бы и подох с голода, взвешивая все “за” и “против”. Это к тому, что не следует чересчур углубляться в частности, чтобы не уподобляться ослу, придуманному Иоахимом Буриданом.
Но все перечисленное относится к методам схоластических споров. А в чем же состоял их предмет? Какая философская проблематика волновала схоластов в первую очередь?
Это был вопрос об “универсалиях”, т.е. общих, абстрактных понятиях. Вопрос был в том, существуют ли эти понятия реально или же они лишь имена придуманные людьми для удобства классификации.
Например, понятие “птица”. Мы все видим разных птиц: воробьев, страусов, ворон и так далее. Но “птицу” вообще не видел никто. Так же как никто не видел человека вообще (а только Иванова, Петрова, Сидорова и т.д.), дом вообще, стол вообще и т.д.
Так вот: средневековые схоласты-реалисты утверждали, что универсалии, т.е. идеи существуют реально, прежде вещей, в божественном замысле, и могут быть познаны через конкретные предметы. Таким образом реалисты по современной терминологии могут быть отнесены к объективным идеалистам (последователям Платона). Наиболее известным среди них был Фома Аквинский, причисленный церковью к лику святых.
Другая точка зрения на универсалии состояла в том, что они суть не более чем имена (ноумены), данные вещам людьми для удобства их классификации.
Умеренные номиналисты (их можно считать носителями материалистической тенденции) утверждали, что вещи существуют прежде идей, а сами идеи - продукт познания мира, созданного Богом. Такой точки зрения придерживался Пьер Абеляр.
Но кроме умеренных номиналистов были и крайние номиналисты, утверждавшие, что все имена, данные вещам людьми - не более чем результат произвола и никак познанию мира не способствуют.
При этом крайние номиналисты (их еще называют мистиками) были отчасти правы.
Они ведь рассуждали так:” Ну ладно - дом, птица, человек - тут с общими понятиями еще можно что-то делать, поскольку они составлены на основании очевидных признаков. Ну а если признаки не столь очевидны?
Посмотрите на алхимиков: каких только имен не напридумывали, а что толку? Ничего не придумали и не открыли. А почему? А потому, что мудрость мира сего - безумие перед Господом, и за умствованием нашим ничего кроме произвола нет - и познать мы ничего не можем”.
И ведь действительно: в алхимической “классификации” щелочи и кислоты относились к одному разряду “едких веществ”, а все алхимические “познания” в деле превращения свинца в золото гроша ломаного не стоили. Так что крайние номиналисты (а в привычной нам терминологии - субъективные идеалисты) могли утверждать, что единственный источник знаний - непосредственное общение с Богом. К числу таких мистически настроенных людей принадлежал и Томас Мюнцер (более известный как вождь крестьянской войны в Германии).
Закончилась средневековая схоластика в 16 веке в период религиозной Реформации, когда на смену представлениям о церкви как о “посреднике” между богом и людьми пришла идея о “спасении верой”. Вера, как известно, дело личное и от разных организация и разного уровня образования никак не зависит; стало быть и мудрец и неуч имеют равные шансы на спасение души, и занятия философией религиозного смысла не имеют.
Поэтому с 16 века в философия снова стала рассматриваться как занятие чисто светское (т.е. чисто постороннее, человеческое) и это пошло философии на пользу.
Проявилось это прежде всего в том, что в 15 - 16 веках в Европе (а прежде всего в Италии) сформировалось новое философское направление - гуманизм.
Гуманисты тем и отличались от схоластов, что рассматривали сочинения Платона, Аристотеля и других древних авторов не как “подпорку” к Библии, а как самостоятельную ценность. Это во-первых. А во-вторых, гуманисты при этом считали, что есть учености и превыше авторитета Аристотеля - и эта ценность - опыт, эксперимент, практика.
Если для древних философов мудрец был прежде всего созерцателем, достигающим новые знания путем чисто умственных спекуляций, то для гуманистов “мудрость” ассоциировалась прежде всего с “деятельностью”, при помощи которой мудрец-ествествоиспытатель читает мир как открытую книгу.
Соответственно и на мир гуманисты посмотрели по-новому: на фресках в церквях появились живые узнаваемые люди; как из рога изобилия сыпались открытия в области механики, анатомии, художественной перспективы, филологии и так далее.
В общем в эпоху Возрождения и гуманизма в философии снова произошел поворот к антропоцентризму, но на качественно новом уровне.
Философская мудрость стала связываться с практикой, экспериментом и это послужило основой для формирования философии Нового Времени.
К сказанному остается добавить только, что возрождение антропоцентризма в эпоху Возрождения не было “голым” отмиранием схоластики, наоборот - схоластика в определенном смысле этот поворот подготовила.
Суть дела в том, что одной из основных проблем, волновавших средневековых философов была проблема так называемой теодицеи (т.е. “оправдания Бога”).
Бог, согласно христианским представлениям, должен быть всеблаг, всемогущ и всеведущ. Но как совместить с этими характеристиками Бога существование зла в мире.
Зло существует и Бог не может о нем не знать (т.к. иначе он получается не всеведущ). Но если Бог знает о творящемся в мире зле, то остаются два варианта: либо Бог не хочет устранять зло (и тогда он выходит не всеблаг), либо хочет, но не может (значит - не всемогущ).
Как же быть? Как снять со Всевышнего столь тяжкие обвинения?
Схоласты придумали гениальный ход. Бог, утверждали они, конечно может заставить людей поступать праведно, но не делает этого, т.к. он наделил людей свободой воли, а заставить человека делать что-то против воли - это уже значит совершить зло. Поэтому Бог не карает и заставляет, а представляет возможность людям поступать хорошо или плохо. И если люди ведут себя плохо - то это их проблемы, они сами виноваты в тех безобразиях от которых страдают. Бог дал человеку возможность отличать добро от зла и ощущение ответственности и греха, и этого довольно, если есть нравственные ориентиры, то все прочее зависит уже лишь от свободной воли человека, от его выбора.
так вот: гуманисты повернули это построение по-другому. бог нужен человеку как хранитель норм добра и зла - это понятно. А вот зачем нужен человек Богу? Ведь всеведующий Бог заранее знал, сколько раз собьется с пути праведного человек, наделенный свободой воли. Зачем же Бог дал ее человеку?
А затем - отвечали гуманисты, что Бог человека создал по образу и подобию своему. Свобода воли делает человека подобным Богу тогда человек что-то придумывает, изобретает, узнает, создает, тогда он и уподобляется Творцу, приближается к нему.
Отсюда вывод: именно активный, гибкий, свободный человек и нужен Богу, таким он его и создавал.
Оригинально, не правда ли?